Ответы на  вопросы в интервью о том, как за эти годы изменялась жизнь храма в честь иконы Божией Матери "Утоли моя печали", с какими проблемами и сложностями пришлось столкнуться, о том, что такое вообще приход, какие факторы его скрепляют, а какие могут разъединить, о взаимоотношениях клира и прихожан, о "настоятельских" ошибках и христианских уроках...

— Отец Нектарий, "Утоли моя печали" — это первый храм, в котором Вы стали настоятелем. Что испытали, когда получили это назначение?

— Для меня это был первый опыт и пастырского служения в новом качестве, и такой работы, которую принято называть церковно-административной, хотя я не люблю это словосочетание. Мне приходилось отчасти заниматься административной работой, когда я руководил издательством подворья Троице-Сергиевой Лавры, но ведь храм — это совершенно особый мир, особый организм. И я очень рад, что мое настоятельское служение началось с такого маленького прихода. Конечно, маленькие объемы храмовых площадей, а точней, их фактическое отсутствие не давали порой возможности реализовать многие замыслы из тех, что появлялись, но вместе с тем это позволяло совершать чуть меньше ошибок, чем могло бы их быть, избегать каких-то преткновений, которые для молодого настоятеля в той или иной степени, наверное, закономерны, давало возможность скорее увидеть результаты своих трудов. На протяжении 9,5 лет жизни в Саратове я неоднократно задумывался, почему меня Господь привел быть настоятелем именно этого храма, именно с таким названием. Но когда я в своих печалях настоятельских, пастырских, монашеских, просто человеческих доходил подчас до какого-нибудь очередного тупика (а это со всеми нами периодически бывает), то каждый раз вспоминал о том, что есть, Кому их все утолить. И если до того я об этом забывал, то значит, в этих печалях сам в конечном итоге и был виноват.

Я очень благодарен Богу за то, что оказался здесь, в "Утоли", и служу в этом храме уже почти десять лет. И, конечно же, благодарен за это назначение Владыке Лонгину, оно не то, чтобы сыграло важную роль в моей судьбе, оно просто стало частью судьбы.

— С какими сложностями Вы встретились в первую очередь, когда только приняли дела? Что было заметнее всего?

— Заметнее всего была разъединенность прихода. На самом деле, его не было. Я столкнулся с тем, что люди приходили в храм "Утоли моя печали" просто потому, что он маленький, находится на пересечении всех дорог, всем в городе известен. Приходили, воцерковлялись "немного" и потом уходили на другие приходы. Храм был какой-то транзитный... Что я мог с этим поделать? Прислушался к тому, что подсказывал мне мой крошечный пастырский опыт, и стал регулярно по утрам и вечерам исповедовать, практически каждый день, и увидел, что через какое-то время люди из храма уходить перестали. И естественно оставались в первую очередь те, кому при нашей тесноте не трудно стоять, когда в бок им упирается локоть брата или сестры, потому что они видят в этом некий образ единения и зримого и внутреннего. И, конечно, те, кто этот храм по-настоящему полюбили. Так постепенно начала складываться община.

Столкнулся я, конечно, и со множеством технических проблем, в которых в ту пору мало что понимал. Но, слава Богу, было к кому обратиться за советом. Огромную помощь в ликвидации технической неграмотности оказал тогда нынешний Епископ Покровский и Николаевский Пахомий, замечательный, уникальный в своем роде эксперт в области церковного благоукрашения и разрешения всех вопросов, возникающих при реставрационных и строительных работах.

— Многие священники жалуются, что, погружаясь поневоле в пучину хозяйственных, административных забот, они рискуют потерять себя как пастырей, превратившись в строителей, финансистов. Этот риск ведь вполне реален?

— В современных условиях священник и правда очень часто бывает вынужден брать на себя первоначально несвойственные ему функции, потому что возложить их оказывается больше не на кого. Вопреки расхожему мнению, в рамках бюджета, которым располагает сегодня подавляющее большинство наших приходов, настоятель имеет возможность только выплатить зарплату и при хорошем раскладе еще что-то подклеить, подмазать и подкрасить. А для решения всех остальных задач средства приходится где-то искать: просить, зарабатывать, без конца на чем-то экономить. Как шутит на эту тему один Саратовский бизнесмен, на протяжении многих лет помогающий нам, сегодня хороший священник — это солдат, который варит кашу из топора. Он приносит некое намерение, идею и начинает вовлекать людей в процесс ее реализации, чтобы каша все-таки сварилась. Но, надо сказать, на самом деле священник зачастую в этот воображаемый котел кладет не топор, а самого себя. А если быть еще точнее, то в котел священника кладет Господь. А следовательно, даже если приходится постоянно думать о деньгах, стройматериалах, о долгах, о текущей крыше, о грибке в подвале, на первом месте все равно должно оставаться попечение о спасении, что бы мы ни делали. Тогда, пожалуй, удастся не "провалиться" во все это с головой, не потонуть в этих таких нужных, но напрямую с пастырством не связанных заботах. Иначе, конечно, можно превратиться и в прораба, и в хозяйственника, и в финансиста, и забыть, ради чего ты во всех этих ролях и качествах выступаешь. И возможно, что ты даже преуспеешь во всем этом, только людям-то ты как священник нужен, а не как "специалист широкого профиля в области устроения церковной жизни". При этом, когда священник берет на себя все хозяйственные попечения ради Бога и людей, Господь его, безусловно, покрывает и помогает ему. Да, мы совершаем много ошибок, мы все претыкаемся, падаем, набиваем себе шишки, но это оказывается полезно, потому что это нас смиряет, стряхивает в очередной раз с нас какую-то вредную, злую пыль самоуверенности.

— Вы говорили о том, как удалось преодолеть первоначальную транзитность прихода. Но неужели подобную проблему можно решить посредством всего лишь исповеди, которую регулярно проводит настоятель?! Наверное, есть еще какие-то механизмы "собирания" прихода?

— Чтобы созидать приходскую жизнь, необходимо достаточно много времени уделять людям. Причем не только для того, чтобы совершать молебны и панихиды, исповедовать и причащать — нет. Необходимо время для постоянного живого общения, без которого не сложится та "семья", которой в идеале и должен быть приход. Это общение первоначально и стало для меня как для настоятеля самым главным деланием. Тогда же начались и наши приходские беседы на самые разные темы — о богослужении, о таинствах, о духовной жизни, о тех проблемах, с которыми сталкивается христианин в современном мире. Эти беседы во многом и сформировали некое ядро нашей храмовой жизни, а затем вокруг него стал собираться приход в его нынешнем виде. Беседы — не воскресная школа для взрослых, где есть уроки, лекции и определенная программа. Они диктуются нуждами конкретного прихода и, если можно так сказать, духовными интересами священника, который их ведет. Узнать, что в данный момент всего насущнее, какие вопросы и недоумения есть у прихожан, помогает исповедь. Иногда слушатели бесед сами мне предлагают темы для разговора. В основном круг вопросов и тем повторяется, только мы их рассматриваем на разных уровнях: учимся видеть способы реализовать Евангелие в повседневной жизни, в таком же ключе знакомимся со святоотеческим наследием, говорим о противостоянии страха Божиего и страха человеческого, о разных видах лжи, о необходимости стать человеком, прежде чем стать христианином. У каждой из этих тем бесчисленное множество граней. И, возвращаясь к вопросу о том, как пастырю не превратиться в прораба или финансиста, замечу, что при подготовке к этим беседам мне приходится естественным образом отвлечься от крыши, от стен, от мыслей о долгах и кредиторах, и думать уже о том, что едино на потребу. И потому зачастую я не могу точно сказать, кому они, эти беседы, в большей степени нужны: прихожанам или же мне самому.

Наверное, очень большую роль в сплочении прихода также сыграла постепенно прижившаяся традиция чтения Псалтири во время постов по "двадцаткам". То есть первый чтец читает первую кафизму, двадцатый двадцатую, а на следующий день приступают к следующей, и так по кругу. При этом все они поминают и друг друга и близких, которых записали в специальные синодики. В такой молитве люди друг для друга совершенно особым образом "оживают": ты молишься о тех, с кем тем тебя Господь привел в один храм, и понимаешь, что так же молятся и о тебе. На самом деле это колоссальная духовная поддержка. Таких "двадцаток" у нас сегодня собралось уже три.

Скажу снова: у маленького храма есть свои безусловные достоинства. Здесь люди очень быстро знакомятся, сходятся, замечают, если кто-то долго не появляется или выглядит не так, как обычно, и следовательно, ему нужна какая-то помощь. То есть начинают жить общей жизнью не только в храме, но и за его пределами, как и должна жить христианская община. Если этой жизни нет, то семьи не получится, просто люди сойдутся один-два раза в неделю, постоят рядом на молитве, а потом разойдутся, и их больше ничего фактически не соединяет.

— А почему Вы считаете столь важным создать приход, похожий на семью?

— Каждый храм, каждый приход — это часть церковной жизни как таковой. Очень большая нагрузка и ответственность за различные ее направления лежит на епархиальных отделах. Однако они могут только создавать условия для работы, могут направлять эту работу, сама же она непременно должна осуществляться на приходах, в каждом храме. Если на приходах она не ведется, то силами всего лишь нескольких епархиальных отделов в масштабах епархии ничего не достигнуть. Что толку, если здесь, в Саратове, ставятся задачи, отрабатывается методика их выполнения, а где-нибудь в районе соответствующая работа не ведется — просто потому, что ее некому вести: прихода как такового нет? Если же приход крепкий, живой, то все направления его деятельности — миссионерской, катехизаторской, социальной — будут прирастать и новыми людьми, и новыми возможностями, и новыми средствами, которые для этого необходимы. И, кстати сказать, если мальчик или юноша, который впоследствии собирается стать священником, вырастает на таком приходе и опытно постигает такую приходскую жизнь, то в своей последующей пастырской жизни он обязательно и воссоздает нечто подобное. Обучение в семинарии, каким бы оно ни было, не даст ему столько, сколько полноценный приход и такое же полноценное участие в его жизни.

— Насколько оправданно и продуктивно формировать приход посредством привлечения, скажем, молодежи или каких-то других "групп"?

— Об успешных примерах этого лично мне приходилось пока только слышать, видеть — нет. Что приводит человека в храм? Им движет жажда обрести Бога и с Ним быть. И эта жажда, она одна и та же и у ребенка, и у зрелого, и у пожилого человека. Человек в храме должен искать путь к жизни с Богом и саму эту жизнь. Все остальные посылы и мотивы для пребывания в Церкви — ложные. Если человек пришел в храм через какое-то молодежное общество, движение, то забери у него потом все это в какой-то момент, и вполне может статься, что все, ничего у него не осталось! А ему казалось, что он живет в Церкви и понимает, в чем эта жизнь заключается... Как нечто уже вторичное какие-то молодежные и другие объединения при храмах могут быть, но опять-таки здесь нужно смотреть: при одном храме естественна одна форма работы, при другом — другая. Наш военно-патриотический клуб "Патриот" вырос фактически из воскресной школы храма — можно сказать, что это форма молодежной работы? Безусловно, потому что там занимаются ребята с 7 до 18 лет. И те, кто входит в тренерско-преподавательский состав, по своему возрасту тоже подпадают под понятие "молодежь", хотя и являются практически все офицерами-спецназовцами. Но если первоначально в большей степени люди приходили из храма в клуб, то сейчас приходят и из клуба в храм. И приходят не потому, что мы их туда силой тащим (мы не ставим перед собой задачу обязательного, "по долгу" воцерковления всех наших ребят, которых уже около трехсот), а потому, что через общение со священниками и преподавателями у них пробуждается интерес к церковной жизни. И, конечно, не надо изобретать какие-то формы работы с людьми искусственно. Не стоит пытаться кого-то чем-то специально в Церкви занять. У нас и так полным полно самых разных дел, просто надо подумать, что удобнее делать молодым людям, что пожилым, а что — людям зрелого возраста. Надо понять, чем конкретно тот или иной человек может быть по-настоящему полезен Церкви и ближним. Например, в нашем храме все, скажем так, христианские дела милосердия, которые требуют некоего деятельного участия, в первую очередь, как это ни странно, начинают исполнять несколько очень активных и отзывчивых женщин в возрасте от 60 и выше, а те, кто помоложе, присоединяются потом -- в лучшем случае. Эти пожилые уже люди -- наша самая крепкая гвардия, фактически -- созидающая сила прихода. Все остальные энергией этих людей подпитываются. Хотя естественнее, казалось бы, было ожидать такого задора и ревности от молодых. Ан нет -- моложе всех молодых те, кого "по паспорту" надо причислять к "бабушкам".

Вообще же, если ты хочешь как-то послужить, что-то сделать, научиться чем-то жертвовать, то всегда можно найти себе применение. И это будет самая настоящая живая и естественная жизнь, и из этого с Божией помощью обязательно получится что-то хорошее. А какие-то искусственно созданные формы бывают яркими, но очень недолговечными.

— Возвращаясь к мысли о Вашей сложившейся приходской семье, хочется поговорить также и о той ее части, которую составляют клирики. Насколько отношения между отцами, которые, как известно, бывают очень различными, влияют на приходскую жизнь?

— Влияют, и весьма сильно. Но если говорить о нашем храме, то у нас очень своеобразный клир. БОльшая его часть — это преподаватели и фактически все руководство семинарии. А это обуславливает не только определенный уровень не только знаний, но и ответственности, дисциплины и, как следствие, приводит к  большей организованности и цельности служения. По крайней мере, мне так представляется. Бывает, конечно, так, что кто-то из нас встал не с той ноги или не на ту ногу кому-то из нас враг наступил, поэтому мы сегодня друг на друга посмотрели с меньшим расположением, чем обычно, или с большей требовательностью и пристрастностью. Порой кто-то из вновь рукоположенных священников или диаконов не вполне корректно себя поведет, но достаточно быстро происходит некая перестройка, причем способствует ей не настоятель, а уже сложившийся преподавательско-воспитательский коллектив. Каких-то серьезных конфликтов или ссор за эти годы у нас практически не было — слава Богу! Все наши клирики — священники уже зрелые, сложившиеся, и потому, как мне кажется, нам друг с другом легко служится.

— Скажите, а бывают между пастырями какие-то непонимания, размолвки, основанные на том, что к кому-то больше людей приходит на исповедь, кого-то больше любят прихожане? Мне всегда со стороны казалось, что это должно быть поводом для искушений…

— Наверное, в какой-то момент враг может вызвать движение своеобразной "пастырской ревности" в сердце практически каждого священника, но моментально перестраивает и переключает в другой режим очень ясная и простая мысль: а для чего ты здесь находишься? И столь же ясный и простой ответ: для того, чтобы послужить людям, которых к тебе приводит Господь. Вот скольких надо, стольких Он и приведет, постарайся помочь им. А если ты о чем-то другом беспокоишься и переживаешь, например, о каком-то "пастырском рейтинге" своем, то ты здесь, скорее всего, напрасно. Лично я вижу огромный ущерб для своей пастырской жизни и служения в том, что гораздо меньше провожу времени в храме и с людьми, чем нужно: просто по причине загруженности иными епархиальными послушаниями. Хотя, по большому счету, всю миссионерскую работу, о которой мы столько говорим, можно было бы заключить в одном: сесть в храме после Литургии и быть доступным в течение всего дня для любого человека, пришедшего сюда. За это время можно было бы такое количество людей для Церкви приобрести! Куда большее, чем после какой-нибудь проповеди на стадионе. И такая практика была у нас на Подворье Троице-Сергиевой лавры в Москве, заведенная его настоятелем, в ту пору архимандритом, а ныне митрополитом Саратовским и Вольским Лонгином. Я мог неоднократно видеть, как те, с кем вот так поговорил священник, потом приходили снова, и впоследствии становились постоянными прихожанами. Очень печально, что из-за загруженности наших клириков в семинарии и епархии не удается ввести систему таких постоянных дежурств духовенства. Ведь за день через храм "Утоли моя печали" проходит очень много людей, и, безусловно, от той атмосферы, которую люди встретят здесь даже между службами, очень многое зависит. Слава Богу, и это подтверждают неоднократные проверки, наши продавцы за свечным ящиком способны не просто квалифицированно ответить на вопросы, но и встретить всякого тепло, по-христиански, с открытым сердцем, что-то подсказать, дать контакты священника, с которым можно связаться и договориться о встрече. Еще меня утешает мысль о том, что зашедший в наш храм человек, не найдя дежурного священника, с большой, однако, вероятностью встретит здесь монахиню Евфросинию, руководителя нашей небольшой социальной службы, которая практически целыми днями крутится как белка в колесе со всеми сопутствующими этому послушанию делами. Среди тех, кто случайно вот так попадает на матушку, бывают матери, которые хотели сделать аборт, супруги, которые собирались развестись, люди, которые хотели покончить жизнь самоубийством. Она в такого человека вцепляется и час, два, три — сколько нужно — пытается до него достучаться. А потом этот человек приходит впервые на исповедь и постепенно начинает входить в церковную жизнь. Но все-таки священника в храме в течение дня это заменить не может…

— Насколько я знаю, Ваш храм всерьез занимается социальной работой. Она приносит реальные плоды?

— Я бы сказал, что к сегодняшнему дню она приобрела, по крайней мере, какие-то ясные очертания. Тех, кому мы помогаем, можно условно поделить на несколько категорий. Безусловно, в первую очередь это наши прихожане, нуждающиеся в той или иной помощи. Затем — те бездомные, которых к нашему храму разными волнами и ветрами прибивает, которым мы даем одежду, еду, стараемся помочь восстановить документы, даже порой устроить на работу, чтобы в конечном итоге вернуть их к нормальной жизни. Хотя чаще всего удается лишь поддерживать в них жизнь, чтобы они просто не замерзли и не умерли на улице: к сожалению, оставшись без крова и выпав из социума, человек сегодня очень быстро и зачастую необратимо деградирует. Поэтому особенно важно бывает вовремя поддержать людей, которые подошли к краю пропасти, но в нее еще не скатились. К нам приходит много людей, оказавшихся по разным причинам в сложных жизненных ситуациях. И нередко нужна всего лишь небольшая помощь: теми же вещами, продуктами, приобретением проездных билетов, лечением, устройством в центр реабилитации для бездомных, чтобы не дать им пропасть.

— Кто-нибудь из тех, кому ваш храм помог, стали его прихожанами?

— Как правило, все они возвращаются в свои родные города. Некоторые потом приезжают в Саратов и приходят поблагодарить, но очень редко. Постоянными прихожанами храма "Утоли моя печали" никто не стал, но, по крайней мере, они не безбожники, время от времени приходят в храм, не чтобы вновь просить помощи, а чтобы сказать спасибо, помолиться, а иногда даже исповедоваться и причаститься. Зато я вижу, как многие наши прихожане, видя эту постоянную, не скажу даже заботу, — просто "возню" с бездомными, воодушевляются, и когда сами идут по улице и сталкиваются с какой-то ситуацией, когда надо кого-то защитить от обидчиков, кого-то поднять с земли, чтобы куда-то транспортировать, они это делают, потому что знают, что это возможно и нормально. Я считаю, что это очень важно просто для того, чтобы быть человеком, а не отдаленным напоминанием.

— Отец Нектарий, за почти 10 лет своего служения в качестве настоятеля храма Вы уже, наверное, успели проанализировать и выявить какие-то свои ошибки, о которых стоило бы сказать, чтобы предостеречь от них более молодых священников?

— С тех самых пор, как человека рукополагают и он приступает к своему пастырскому служению, ему необходимо понимать, что теперь он приходит в храм, только чтобы отдавать, а ему ровным счетом никто ничего не должен, в том числе и понимания, и какого-то участия, и сердечного отклика. Утешение в этой действительно многоскорбной и трудной пастырской жизни может дать только Бог. А мы порой ищем и даже требуем такого утешения и помощи от людей, и переживаем, и обижаемся, когда этого нет. Это ошибка, и мне в свое время совершать ее доводилось. Еще одна пастырская ошибка, по опыту мне знакомая,— то уныние и малодушие, в которое впадает временами священник под натиском забот и печалей житейских, забывая о Том, у Кого он всего-навсего соработник и помощник. Как сказано у старца Паисия Афонского: помолись и делай все, что в твоих силах, а прочее восполнит или же не восполнит Господь. Не менее пагубное заблуждение — пренебрегать молитвой ради каких-то кажущихся порой более важными дел, половину из которых ты сам на себя и взвалил, не рассчитав своей меры. А без молитвы вообще перестает что-либо получаться так, как оно должно быть по Богу, и твоя деятельность со временем просто утрачивает смысл. От всё той же многозаботливости и многопопечительности современного пастырского жития нередко происходит ожесточение сердца. Это случается, когда священник вынужден, например, просить материальные средства не у тех дореволюционных более или менее верующих помещиков, фабрикантов, купцов, а у сегодняшних меценатов из пусть даже и дружелюбного совершенно далекого от Церкви мира. Если бы священник говорил с таким человеком о жизни духовной, о спасении, это было бы оправдано, но он приходит в чужой мир, только для того, чтобы что-то попросить. И он при этом, безусловно, готов тоже что-то отдать, только это никому не нужно, и он не нужен. Это оказывается очень тяжело, это заставляет сердце сжиматься и требует как-то защититься внутренне. Но такого ожесточения сердца можно избежать или излечить его, если священник будет помнить, что он пришел в этот чужой мир ради Бога и с Богом, и будет поступать так, чтобы не было перед Господом стыдно. Забвение об этом — тоже ошибка. И тоже не теоретическим путем познанная.

И последнее, что стоит сказать: когда что-то начинаешь делать постоянно открываются какие-то новые и новые области и дела, и в этом есть некое страшно коварство, которое заключается в том, что все это связано с живыми людьми, живыми человеческими обстоятельствами. Ты в них входишь, а это давно уже превосходит твои силы, и твою меру, и вот, наконец, ты оказываешься в ситуации человека, не рассчитавшего свои силы, прежде, чем строить башню, или идти с маленьким войском на войско во сто крат превосходящее. Потому что всегда надо помнить, что одно дело, когда Господь на тебя что-то возлагает, и ты успеваешь понять, что это Его воля, а другое дело, когда ты сам начинаешь что-то на себя громоздить. Хотя, признаться, не всегда есть возможность отличить одно от другого.

— А что можете назвать положительными уроками?

— В те моменты, когда особенно недостает сил и нет ясного понимания, оставить ли что-то уже начатое или продолжать, несмотря на явные препятствия и отсутствие необходимых средств, когда подступает трудно прогоняемое уныние, я научился успокаиваться на одной мысли: несмотря на то, что ты вопреки своим изначальным ожиданиям не исправляешься, не становишься лучше, а если чего-то и добиваешься, то по гордости и самолюбию снова скатываешься, как с ледяной горки, вниз, и поэтому давно сам себе напоминаешь загнанную лошадь, которая все пытается куда-то скакать, но вообще уже никуда не годна — несмотря на все это тебя каждый день запрягают и едут, а значит, ты все-таки хоть немного нужен Богу и людям. Благодаря этой мысли удается смириться, в ней же — обретать для себя утешение. Ты запряжен, так положись на Бога: надо будет — выпрягут. И это, наверное, самый главный урок, который я в своей жизни сейчас получаю.

Газета "Православная вера" №3 (479), 2013 г. Беседовала Инна Стромилова

ЖЖ игумена Нектария