Александр Зуев

Бунт обреченных
01.10.2014 - 13:43

 О бунте украинских военных, не желавших расстреливать  мирный  Луганск, рассказал разведчик легендарного батальона "Заря" Леонид Зверев. Он  пытался спасти раненого украинского солдата, брошенного умирать на развалинах аэропорта. И тот в лихорадочном бреду рассказал о десантниках и артиллеристах украинской армии, расстрелянных национальными гвардейцами  в бункерах  Луганского аэропорта.

   Роту днепропетровских десантников перебросили в Луганский аэропорт в начале лета. Следом за ними  военные транспортники доставили тяжелые минометы и гаубицы Д-30.  Через несколько дней они уже стояли на позициях. Крепкие мужские руки украинских военных вкручивали взрыватели в тщательно протертые снаряды и мины, готовя их к залпам. Перед этой сокрушающей мощью замерла сама жизнь мирного города в  тяжком предчувствии разрушений и смерти.

 Очередную группу десантников из Днепропетровска с гаубицей Д-30 доставил тяжелый военный транспортник АН-12 душной июльской ночью. Это была невезучая  для пилотов и десантников ночь.  Сбитый накануне  гигант ИЛ-76  заставил  изрядно понервничать всех.  При заходе на посадку самолет так колбасило из стороны в сторону, что половина  солдат очистила свои и так тощие желудки прямо на металлические заклепки пола.  Все облегченно  вздохнули и начали креститься, когда  тяжелые колеса шасси  победно зашелестели по аэродромным плитам. Но после посадки выяснилось, что гидравлические тележки, с помощью которой  разгружались тяжелые   составляющие разобранной гаубицы, вышли из строя. Командир роты капитан  Подопригора,  инженер-механик по образованию, матерясь принялся ремонтировать гидравлику, безуспешно пытаясь найти  специальную жидкость, вытекшую из гидроподъемников во время полета.

К суетящимся десантникам подошел первый пилот,  выматерился и зло бросил:

- У меня трое девчонок на шее, да жена инвалид, если не взлечу через полчаса, меня точно сожгут в небе, прямо над вами. Поняли? - И тут же констатировал:

Ничего вы не поняли, не знаете, что воюете с  крепкими  и очень злыми на вас ребятами, которые теперь никого не прощают. И вам конец здесь, и

мне …

Капитан, пытавшийся  раскрутить  заклинившую гайку, не рассчитал и  угодил сорвавшейся правой рукой прямо в срез сварного шва, разодрав кисть руки до сухожилия. Тут же сорвался на крик:

- Где Денис?

Денис,  наводчик гаубицы Д-30, был душой роты. Выглядел он совсем мальчишкой:  острые худые плечи, тонкая шея и небольшой рост, что  никак не мешало ему быть признанным лидером в роте. Было у него какое-то особое мастерство сплачивать людей, находить  верные решения.  А еще у него была острая, цепкая память, срабатывающая словно часовой механизм. Сработал это механизм и сейчас.

Денис куда-то пропал и подоспел как раз тогда, когда кризис достиг пика. Летчики транспортного АНа, ругаясь,  матерясь со слезами на глазах, опять потребовали  сгрузить, сбросить разобранную гаубицу, а все десантники стояли понурив головы вокруг  капитана Подопригора,  которому неловко бинтовали руку.

Денис успел достать и принести несколько кусков пеньковой  веревки и  плотного брезентового фала. Через секунду   расставил четыре пары  солдат у первой станины гаубицы и скороговоркой разъяснил:

-Запомните, станина весит 310 килограмм. Значит на каждого меньше сорока килограмм. Продеваем фал снизу и через плечо. Раз-два, взяли... 

Тяжелая станина взлетела словно перышко. Солдаты быстро спустились по  титановому, проклепанному стальными заклепками полу рампы  и  аккуратно уложили ее в  десяти метрах. Через три минуты рядом была уложена  вторая станина. Труднее было с пятиметровым  стволом, весившим больше тонны. Его тащили двадцать человек, перекинувших прочные веревки и фалы через плечи и приподнимая всего на десять сантиметров над  полом рампы.

     А Денис уже  завязывал петли сбоку массивной люльки и  командовал:

-А это уже перышко, всего 110 килограмм.

Через двадцать минут все части гаубицы уже стояли на бетоне. Затвор, весящий тридцать килограмм, Денис гордо перенес  сам. Этот последний финальный груз был отмечен благодарным  капитаном  Подопригора. Поблагодарил Дениса не по уставу, приобнял за плечи,  похлопал по спине. И уже через минуту самолетные переноски, питающиеся от аккумуляторов,  высветили  картину предстартовой подготовки: мощные гидравлические подъемники  тяжело втянули  рампу в брюхо самолета, который  наконец-то разгрузил свое чрево и  готовился к облегченному взлету в ночную темноту.

Сумрачный  пилот в майорских погонах подошел к Денису,  посмотрел в глаза тяжелым долгим взглядом и неловким движением сунул ему в руки  две нарядные жестяные коробки оранжевого цвета:

-Спасибо. Выручил. Успеем  затемно взлететь. Значит будем живы… А  то ведь знаешь, трое девок у меня. Младшей три года. Без меня пропадут. Потом мрачно добавил:

 - А может и со мной вместе пропадут.  Чтоб всем нашим правителям гореть  в аду!

Потом он говорил еще что-то, но слов уже не было слышно за ревом прогреваемых моторов.

Через пятнадцать минут едва различимый силуэт, озаряемый отстреливаемыми тепловыми ловушками, замелькал все ближе к горизонту. Капитан облегченно вздохнул:

- Не сбили…Спаси  Господи его… и нас.

Потом повернулся к Денису:

-Ну-ка покажи, чего это он тебе подарил? -  и чиркнул зажигалкой. На оранжевых с черным обводом жестяных коробках было выдавлено крупными буквами "COGNAC MEUKOW". Басовитый голос командира расчета Вадима Дорошкова прогудел восторженно:

-Ребята, живем! Два литра марочного коньяка "Мягков"

Подсвечивая фонариками, стянули в одно место все части гаубицы, укрыли их брезентом. Капитан  выставил  часовых у разобранной Д-30, дал  команду "отбой" и повел десантников на ночлег.

 Временной казармой всем  стали два бетонных бункера, заглубленных на два с лишним метра. Офицерам там отгородили отдельный кубрик.

Денису первому налили сто граммов крепкого, маслянистого напитка. Лейтенант Кошевой, разливавший коньяк бросил осипшим голосом:

-Денису  ура!

Всем показалось, что  ее величество Судьба ласково улыбнулась, прикрыв за улыбкой все смертельные неожиданности этой нелепой войны. Никто не подозревал, какая судьба была им уготована.

Утром наблюдали как с  взлетной полосы  стартовали американские беспилотники, мощные, туполобые создания,  несущие на себе горы  специальной аппаратуры. Они  корректировали огонь  артиллерии с безукоризненной точностью.  Американские инструкторы, не доверяющие украинским коллегам, наносили на карту  точки нанесения ударов, приводили  точные координаты целей, рассчитывали по специальным таблицам  количество залпов и расход фугасных снарядов и мин.

Ополченцы безуспешно пытались сбить крепкие маневренные машины, целя в небо крупнокалиберными пулеметами. Но беспилотники, словно огромные юркие насекомые уходили от пулеметных очередей. Лишь одна "Игла", пущенная многоопытным ополченцем вдогон ударила точно, разнеся в куски дорогостоящую конструкцию.

 Вскоре первые залпы тяжелых минометов и гаубиц ударили по мегаполису.  Стало ясно: решается вопрос жизни и смерти большого красивого города, наполненного  прежде  детским смехом и скромным человеческим счастьем, а ныне застывшем в скорбном обреченном ожидании начиненных смертью снарядов.

Первые артналеты задушили жизнь города и принесли  неизмеримый  опыт смерти и разрушений. Утробный вой стодвадцатимиллиметрой мины можно услышать за три секунды до взрыва, упасть лицом вниз и подползти к дереву покрупнее или бетонной стенке.  Снаряд из  гаубицы калибром 122 миллиметра  прилетал бесшумным невидимым убийцей. Двадцать один килограмм взрывчатки  разбивал стены, сокрушал внутренние  перегородки, ломал и корежил  плиты перекрытия. Спящие  дети, женщины, старики пробуждались под адский грохот. Живая человеческая плоть разрубалась сотнями  зазубренных, острых как бритва осколков,  сжималась смертельно под рушащимися стенами и перекрытиями.  Разорванные человеческие тела, бывшие  миллисекунду назад смешливым шумным ребенком или светящейся  красотой и силой жизни молодой женщиной  накрывало перебитыми плитами, битым кирпичом и стеклом.

То в одном, то в другом районах города взлетали высоко в небо  фонтаны дыма, гари и пламени. Бессильно и обреченно звучали сирены пожарных машин и карет скорой помощи.

Совсем недавно всё здесь дышало жизнью, искрилось мыслями и образами. Теперь  чудом оставшиеся живыми соседи и родственники, потерявшие смысл существования близкие не знали, как отдать последний человеческий долг, как отпеть в церкви останки, совсем недавно бывшие  главным стимулом их жизни.  

Десантники-артиллеристы из Днепропетровска Вадим Дорошков,  Миша  Добренко и  Денис Селиверстов держались вместе. И это их не раз выручало, спасало от  вечно пьяных национальных гвардейцев. Первое их требование  было - разговаривать на их западэнской мове.

Главарь одной их группировок нацгвардейцев Охрим со своей  командой бородатых головорезов,   с презрительным выражением лоснящегося от пота лица наблюдал за сборкой гаубицы.

У Охрима было мощное телосложение, большая круглая голова и короткие жирные ноги. Голова была выбрита до блеска, а посередине  вырывался на белый свет клок жестких черных волос с проседью. Но главным в облике было иное  -  насыщенная плотоядной жестокостью улыбка. Охрим  часто и многозначительно улыбался неповторимой сладкой улыбкой, от которой у окружающих стыла кровь в жилах. Потому что так улыбается, предвкушая   наслаждение,  палач, получающий удовольствие высшей пробы от страданий, страха смерти жертвы. Наконец -  в этой улыбке отражалась самое сокровенное и самое страшное из всех человеческих страхов - последний вопль жизни жертвы.

Охрим сладко улыбнулся:

- Будь ласка, говори на ридной мове.

Десантники  униженно молчали, капитан нервно закашлял. Звонкий мальчишеский голос Дениса  словно прорубил пленку страха:

- Вот что, дядя, я буду говорить как хочу и ты никак не помешаешь. А если помешать захочется, у меня на каждое твое желание найдется девять грамм контржелания, -  в зазвеневшей тишине прозвучал металлический щелчок  затвора денисова автомата.

Денис дополнил  свою тираду почти примирительно, поводя зрачком автомата ниже пояса Охрима:

-  Будь ласка, делай свое дело, дядя, воюй честно. И нам не мешай воевать честно. Одна моя пушка за час сделает работу, которую ты со всей своей  братвой за месяц не осилишь. И еще - будь ласка. Не улыбайся так сладко, словно десять кур зарезал и сожрал сырыми.

- Десять таких телят как ты, - И Охрим   металлически чавкающим звуком вытянул из  старых засаленных ножен кинжал. На лезвии длинного, хищного клинка были начертаны слова на непонятном языке. Охрим поднес лезвие к губам, слащаво улыбнулся, показывая ряд  кривых желтых зубов и  коротко махнул темным лезвием, перерезая невидимую  человеческую глотку.

-Знаешь, дядя, первым выстрелом я тебе мошонку прострелю, а потом - точно между глаз, потому как мозги у тебя внизу. По ним и вдарю первым делом.

-Отставить! В группу спорщиков ворвался пожилой сутулый  полковник. - Под трибунал пойдете. Где тут капитан? Чтоб сегодня до вечера гаубицу собрали. Первая пристрелка завтра утром. Все по местам!

Охрим первым тронулся в сторону казармы, широко разбрасывая в стороны короткие кривые ноги.

Вадим, крупный, угловатый, с мощными бицепсами мелко семенил ногами за Денисом. Признался:

- Знаешь Денис, честно- я чуть в штаны не наложил. Этот Охрим настоящий убийца. Все испугались. Ты один ему в глаза прямо посмотрел. Но как он улыбается - прямо из фильма ужасов!

Сборкой гаубицы реально руководил Денис. Капитан и лейтенант Кошевой стояли в сторонке и вели свои бесконечные разговоры о денежном довольствии и путях обретения собственных квартир. Оба мечтали сбежать из обрыдлого офицерского общежития в Днепропетровске. Надежды свои связывали с этой проклятой войной. Может, хоть теперь офицерам начнут  давать жилье и повышать зарплаты. Подопригора даже сказал намеком:

- Попали бы мы изначально в российскую армию, были бы сейчас счастливыми семейными офицерами, с собственными квартирами, ездили бы мирно на учения и стреляли холостыми патронами.

На следующий день стреляли из гаубицы осколочно-фугасными на полном заряде. Пять раз меняли прицел, выполняя команду корректировщика, выехавшего затемно на НП.  Потом долго ждали, вдыхая запах  подгоревшей на стволе краски.

Под вечер вернулся корректировщик,  командир взвода управления лейтенант Кошевой  с серым,  ставшим в одночасье дряблым землистым лицом. Больно толкнул плечом Дениса и прошел вихляющей походкой в свой кубрик.     Поскольку канонада прекратилась, все  расчеты разбрелись по аэродрому в поисках  глотка чистого воздуха. Денис решил остаться, что-то тревожно стало на душе и грызло какое-то предчувствие. И был прав.

 Из кубрика   послышались причитания,  следом, по нарастающей -плаксивым бабьим голосом  - оплакивание. Потом голос Кошевого на истерической ноте стал читать "Отче Наш", запинаясь и сбиваясь.

Наконец, все прекратилось и Денис развернулся было к выходу. Но тут в тишине четко прозвучал щелчок затвора  пистолета Макарова. Денис понял все и  ранул к  кубрику. Лейтенант трясущейся рукой заталкивал пистолет в рот, который никак не желал открываться. Вот это нежелание и спасло  его, поскольку Денис на лету, падая на лейтенанта, сумел направить ствол пистолета в сторону. Прямо над ухом сухо грохнул выстрел и пуля  тонко противно взвизгнула, отрекошетив от бетонной переборки.

Пистолет с утробным звуком шлепнул по бетонному полу и застыл на боку. Денис, больно ударившись локтем, перехватил руку Кошевого и ухватил двумя пальцами ребристую рукоять. Спустя мгновение поставленный на предохранитель  Макаров спокойно улегся в денисов карман.

 А лейтенант уткнулся лицом в полушку и опять завыл-запричитал по-бабьи.  Рядом на тумбочке стояла опустошенная на две трети бутылка дрянной водки, которой нацгвардейцы поделились с десантниками.

Кошевой, размазывая  сопли и блевотину всхлипнул и начал говорить каким-то совсем несвойственным ему голосом:

- Мы все обреченные, преступники мы и негодяи. Потому что сегодня  мы расстреляли  два  мирных дома. Две пятиэтажки.  Да-да Денис, ты сегодня влепил полтонны снарядов в простых жителей, таких, как твоя мама, как моя жена. Знаешь, в оптику с ЗУММом я разглядел оторванные ноги и внутренности. Их взрывом выбросило из того самого последнего дома, который мы разнесли. Понимаешь, мы не солдаты, мы - убийцы. Мы обреченные.  Вот увидишь…

Всю ночь, уединившись в офицерском кубрике,  Денис, Вадим,  Михаил и лейтенант Кошевой шептались, разрабатывая свой план, планируя свой бунт. Никто из них не хотел быть участниками преступлений и убийств мирных горожан.

В эту ночь капитан Подопригора, у которого раздулась раненая рука, улетел очередным бортом. Кошевой перед отлетом, чуть не насильно изъял у него табельный Макаров. А свой пистолет он подарил Денису, многозначительно кивнув и указав на готовую к стрельбе гаубицу. И это незначительное событие  стало решающим для десантников, определившем их судьбу.

Так и случилось: Дениса и остальных десантников, обслуживающих орудие спас пистолет, подаренный Кошевым.  Помогло и  то, что весь расчет во время стрельбы работал без бронежилетов. Благодаря этому все могли передвигаться быстро, реагируя на каждую угрозу. А угроза была вполне конкретной и исходила от начштаба  "Азова" и сопровождавшего его  Охрима.   Похоже, начштабу настучал кто-то из своих и он только что получил по рации сообщение, что  Денис и его расчет бьют по картофельному полю в полукилометре от окраин города. Начштаба приставил свой АПС к виску Дениса, а Охрим, скаля рот гнилыми остатками  желтых кривых зубов, достал  свой палаческий кинжал. Денис  словно в замедленном   гипнотическом трансе наблюдал, как палец  начштаба  медленно вдавливает  матово  отсвечивающий курок. Ухватил  левой рукой ствол и направил его в небо. Одновременно правая рука сама по себе рванула Макарыча из-за пояса. Короткий сухой выброс синеватого пламени ударил начштаба сбоку в челюсть. Второй выстрел пришелся Охриму прямо в бронежилет. Только Дорошков среагировал мгновенно и перехватил АПС из руки начштаба. В следующую секунду  он  сжал сзади в локтевом сгибе шею бешено сопротивлявшегося Охрима.

Денис и Вадим не знали, что уже  бесконечно долгие минуты  открытые омертвелые глаза лейтенанта Кошевого равнодушно отражали голубое небо Луганска. А бородатый национальный гвардеец по кличке "Гуцул" старательно вытирал об одежду убитого старинный  дорогой кинжал, выполненный из дамасской стали. Этот кинжал  принадлежавший  деду, известному бандеровскому палачу, резал словно масло  восемь десятилетий назад польские глотки, и а потом   крошил плоть в украинских и белорусских деревнях. Вот теперь проснулась его ненасытная страсть  резать и убивать. Прошло восемьдесят лет с той минуты и секунды последней казни и опять пришло  время палачей…

Это был настоящий взрыв просветления, протест сознания, бунт обреченных. Всё накопившееся за последние недели  ощущение подлости и несправедливости этого мира войны и  чувство собственной вины - все прорвалось мощным потоком яростной неудовлетворенности.  Все десантники  сплотились для одного - вырваться из этого морока преступной бойни, в которой  врагами стали в одночасье  простые мирные люди - бабушки, дедушки, дети, женщины. А в  союзники назначили откровенных бандитов. Это были даже не идейные  национал-социалисты, а люди с  поврежденной, искареженной  психикой, насильники и убийцы, уверовавшие, что только   насилием и убийством, страхом смерти, они смогут выстроить новый мир.

 Пока одни десантники отстреливались  лежа на бетонной полосе, другие лихорадочно   сооружали из мешков с песком, кирпичей, стальных швеллеров баррикаду у входа в бункеры-казармы. Первый залп  гранатометов баррикада выдержала успешно. Через час ее накрыли  плотным минометным огнем…

Дениса ранили в левое бедро когда сопротивление десантников затухало. Кончались боеприпасы. Нечем было отвечать на залпы гранатометов. Самый тяжелый урон нанесла восьмидесятидвухмиллиметровая мина,  рванувшая на скосе баррикады. Она посекла осколками всех  оборонявшихся.

Тяжело контуженного  и  пробитого осколками Дениса втащили в бункер. Там из небытия вывели причитания Мишки Добренко:

-Денис, Денис, не умирай.

Денис пошевелился и сжал крепко Мишкину руку. Тот  вложил Денису в руку гранату РГД с ввинченным взрывателем. Предупредил:

- Скоро гады придут добивать нас. Для того и граната, чтоб не мучиться. Вот, я тебе даже усики отогну. Прощай…

Денисов мир качнулся и ушел в беспамятство, в беспросветную ночь. Вытащили на поверхность странные звуки. Впереди и выше блеснул свет фонаря и раздался хищный хруст.  В свете двух фонариков Денис признал Охрима и его подручного, Гуцула. Палачи находили жертвы  обостренной интуицией, расправлялись  с ними с оттяжкой, насладясь  их страхом.  Вот раздался всхлип и нелепое мычанье. Денис понял - это Мишка встретил смерть от клинка, которого так  панически боялся.

  На долю секунды в мозг пришел  заряд силы. Губы нащупали ребристую головку запала. Пальцы отогнули усики, зубы потянули на себя чеку. Ещё доля секунды - и запал хлопнул словно  предтеча победного гимна.   Но вот на бросок сил уже не хватило и Денис толчком отправил гранату к ногам приблизившихся Охрима и Гуцула.

 В этом момент силы и истины сошлось воедино всё: свет фонарика, блеск клинка и слащавая палаческая улыбка Охрима,  мигом слетевшая от вида крутнувшейся у ног гранаты со сработавшим запалом.

Взрыв обозначил новую красно-черную жирную точку отсчета в видениях Дениса. Взрывная волна  вознесла его, спасла  от ядовитого палаческого клинка  и  милосердно  пронесла  в  новое путешествие в прошлое, в удивительно четкие,   чувственно узнаваемые мелкие черточки картин из прошлой живой жизни. Временами он понимал, что та жизнь до страшной войны оторвалась уже от него и живет самостоятельно и отстраненно, и только  фрагментами он может вторгаться в  нее  и испытывать светлое счастье и тепло близких, все то, что удерживало его на кромке живого мира.

Уходил во временное небытие всегда с одним и тем же видением: вдвоем с Маринкой  летят на денисовом мотоцикле - "Волченке". На каплевидном бензобаке черного цвета  белой краской выпукло нанесена летящая голова молодого волка.  Искристые глаза  волчонка исторгают радость полета…Ветер так и норовит приподнять из седла. А сзади Маринкино тело, вжавшееся в его спину и прожигающее таким родным живым теплом всю спину и  восторженное сердце. Чувствовал каждый изгиб ее рук, каждую родинку на груди, и вечно смешливые губы вдруг обжигали поцелуем шею сзади. А дорога вдоль набережной пела свою песню. Мелькали как рекламные ролики названия  улиц и вывески вдоль голубоглазой речки Самары. И неизменно дорожка вела к любимому заброшенному пляжу  на озере Ленина. Кривые чахлые березки в сторонке у берега и  медовый запах луговых трав.

 Возвращался в мир с одним и тем же видением и остро чувствовал Маринкины губы сзади и каждую ее  клеточку, сливавшуюся с его мальчишеским телом. В видениях  они вдвоем отрывались от луговых трав и воспаряли над перелесками, над плывущими  в глубинной низине речке Самаре, над Днепром. Вот они пролетели над  маринкиным  микрорайоном Коммунар. Денис явно ощутил похлопывание Маринкиной рукой по спине. Вот они  восхитительно быстро и мягко нырнули вниз  и влетели прямо в окно Маринкиной квартиры, благо ее мама  на ночной смене на заводе Петровского.

Денис потерял всякие ориентиры времени и пространства. Случались моменты просветления и  в один из этих моментов он распорол перочинным ножом  брюки слева у бедра и колена. Перетянул туго бинтом рану, нащупал выходное отверстие чуть выше колена. Кровь   стала убегать медленнее и организм потребовал: жить во что бы то ни стало. Первое, чего захотелось нестерпимо - пить. В мозгу побежали живые картинки:  безмерная пустыня, песок, зной над головой и внутри. Пересохшее горло бунтует и  требует - ползи, ищи.

Пополз. Натыкаясь на одеревеневшие трупы товарищей, руки первым делом ощупывали фляги. Вот, наконец, Добренко . Вспомнился Мишка, совместивший в себе застенчивость, полноту и плавную подвижность. Не шел, катился словно мягкий пушистый шар. А сейчас тело Мишки каменело и пугало своей неподвижностью, столь невозможной, несовместимой с Мишкиным характером. Угасающим усилием воли Денис  нащупал  слева фляжку. При сотрясении от руки там  что-то булькнуло. Нащупал большую толстую кнопку и непостижимым усилием отстегнул, потянув к себе. И тут же ощутил - фляга пробита  насквозь пулей, которая потом раздробила мишкину плоть. Судорожно сжал пальцами пробоины и собрал весь свой угасающий  внутренний дух. Свинченная крышка глухо звякнула о бетон и Денис судорожно начал глотать.  Но оказалось - он вливает в горло огонь, или сама жизнь, уходя из тела, противится своему продолжению и отторгает воду ставшую огненным ядом!

Денис закашлялся и,  чудо -  присел, облокотившись  на одеревеневший труп. Понял - у Мишки во фляге был коньяк, непостижимым образом сбереженный.

С этого момента борьба за жизнь обрела новые черты. Бетонный пол перестал качаться.  Денис решительно пополз, к трупам погибших, отключив сознание, удалив все ненужное, поскольку цель была одна - вода. В двух фляжках погибших вода нашлась и это было словно молчаливый гимн спасению. Десяток глотков и  почти остановившееся  сердце  нерешительно, потом требовательно застучало, словно намереваясь вырваться из грудной клетки. Денис пополз к выходу из бункера. В пути два раза отдохнул, припав лбом к прохладному бетону.

В развалинах за толстой бетонной плитой оборудовал себе убежище в тщетной надежде выстоять и выбраться живым из этого ада. На следующее утро наблюдал, как нацгвардейцы вытащили все трупы десантников из бункера. Рядом уложили  трупы Охрима и Гуцула. Потом всех  погибших обильно облили авиационных керосином и подожгли. К вечеру обгорелые останки  разбросали по глубоким воронкам вдоль взлетной полосы и забросали  битым кирпичом.

 Попросил Бога о совсем малом - о том, чтобы севший аккумулятор телефона дал возможность записать его послание маме и матерям Днепропетровска. Щелкнул клавишей записи и осипшим голосом проговорил:

-Дорогая мама передай всем остальным матерям  солдат нашей роты.

Мы не стали выполнять приказа на уничтожение таких же как вы матерей  Луганска. Мы сопротивлялись. Мы взбунтовались. Но нас было  в пять раз меньше, чем нацгвардейцев. И у нас совсем не было патронов. Нас всех убили. А тела  облили керосином и сожгли прямо на взлетной полосе. Потом останки разбросали по  воронкам за бетонными плитами. Их там много,  таких воронок. А вам всем пришлют извещения, что мы пропали без вести. Мы ушли в другой мир без  погребения и покаяния. Молитесь за наши души и не верьте всем тем, кто правит сейчас  Украиной. Прокляните их.  Пусть ваше проклятье  станет для них началом позорного конца, пусть сгинут они все. Мы очень хотим, чтобы  о нашем бунте, бунте обреченных узнал весь мир…

Телефон тихо бессильно пиликнул. Энергия кончилась.

Разведчик батальона "Заря" Леонид Зверев  первым услышал стон из-под  широкой бетонной балки. Внимательно осмотрел каждый квадратный сантиметр у широкой щели, ища растяжки, столь любимые нацгвардейцами.. Заглянул в щель - и отпрянул.  Высохшее тело,  покрытое язвами и въевшимся пеплом явственно шевельнулось. После нескольких попыток без особого труда вытащил  раненого наружу. Парень был жив и в сознании. По обрывкам  формы и разодранной тельняшке угадывалось - днепропетровский десантник. Парень каким-то сверхусилием расстегнул  левый верхний карман униформы и  достал украинский паспорт.  Виталий  прочел:

- Денис Селиверстов,  Днепропетровск, улица  Правды, дом 25, кв. 37, -Спросил - это твой?

Парень моргнул в ответ и достал следом из другого нагрудного кармана сотовый телефон. Жестом попросил приблизиться и прошептал:

-Здесь на телефоне вся правда о нас, о нашем бунте обреченных. Сообщи родителям, маме… Прощай…

Словно некая жизненная пружина лопнула и высохшее тело паренька перестало сопротивляться смерти. Жизнь из него ушла, выплеснув в наружный мир рассказ о  бунте обреченных, о трагедии  подлой, проклятой тысячами сердец, войны.

Поиск

Главный редактор ИА "Взгляд-инфо" — Николай Лыков
Разработка и поддержка - Вячеслав Павлов