23-я колония, куда мы едем с проверкой, в Саратовской области известна. До своего чудесного перевода в 11-ю колонию-поселение, в простонародье называемую санаторием, здесь отбывал наказание убийца и разбойник Антон Бесчетнов.

Красноармейский район напичкан колониями, как пирог начинкой. Неподалеку в Красноармейске – одиннадцатая, в поселке Каменский – ИК № 23. Здесь же и психиатрическая больница имени Калямина – спецучреждение, где принудительно лечат преступников, признанных невменяемыми.

В нескольких километрах от Каменского – станция Паницкая с ее колонией-поселением № 20. Именно из нее накануне нового года бежал 43-летний Сергей Дубовицкий, зарезавший свою жену, мать восьмерых детей. Этого страшного преступления, возможно, могло и не быть, если бы о побеге руководство колонии узнало немного раньше, чем наступило следующее утро. Что это было – безалаберность, халатность или что-то другое, в силовых ведомствах области не говорят, но кровавый новогодний «подарок» вспоминают до сих пор.

 

В Москву с челобитной

В отличие от либеральной соседки, 23-я колония – строгая, сбежать из нее проблематично. Пока здесь никто и не бегает, но способ прославиться находят и так.

В конце минувшего ноября – начале декабря пятеро заключенных, не сговариваясь, одновременно нанесли себе то, что на языке протокола называется телесными повреждениями, – якобы в знак протеста против плохих условий содержания, о которых они сообщили в правозащитный центр Льва Пономарева в Москву через саратовского адвоката Маргариту Ростошинскую.

В саратовскую Общественную наблюдательную комиссию от Пономарева пришло письмо с просьбой проверить ИК № 23 и посмотреть, что там происходит.

О том, что в 23-й колонии сидит еще и соучастник убийства прокурора Евгения Григорьева Букенбай Казиев, наша делегация ОНК узнает лишь в приемной начальника колонии Вячеслава Коновалова, когда тот вводит нас в курс дела.

По словам Коновалова, в колонии 14 отрядов и 696 заключенных, все «первоходы». На момент проверки 11 человек содержались в ПКТ (помещения камерного типа), восемь в ШИЗО  и 14 в отряде с особыми условиями содержания. Самые популярные статьи – 228-я (наркотики) и 105-я (убийство), распространенный контингент – узбеки и таджики. Это связано с тем, что в колонию часто этапируют заключенных из южных регионов, например, из Краснодара.

Председатель ОНК Владимир Незнамов рассказывает начальнику колонии суть жалобы. Плохое питание и тусклое освещение, холодные батареи (понижение температуры теплоносителя расценивалось жалобщиками как возможные пытки) и оскорбления со стороны сотрудников – вот пункты, вызвавшие протест.

Вячеслав Коновалов объясняет, что понижение температуры действительно было – поселковая котельная, от которой запитана колония, очень старая, вхождение в отопительный сезон часто бывает проблематичным для всего села, не только для заключенных, и в конце ноября действительно было время, когда заключенные мерзли. Но потом проблема была решена, и теперь в колонии местами даже жарко.

Настоящей причиной жалоб здесь считают другой факт – понижение напряжения в розетках с 220 до 36 вольт с целью перекрыть заключенным возможность заряжать в камерах сотовые телефоны (что в любых, самых строгих колониях зеки находят способ пользоваться «мобилами» – факт общеизвестный). Эта мера, по мнению руководства, и стала поводом раскачать ситуацию.

Таким образом, считают в колонии, заключенные борются за свои права сидеть с привилегиями. Тех, кто вскрывает себе вены, на блатном жаргоне называют «торпедами», как правило, они назначаются тюремными авторитетами и действуют строго по их указанию. Хотя на самом деле «вскрывают вены» – громко сказано, чаще всего стеклом от лампочки на руки наносятся легкие царапины. По-настоящему истекать кровью даже в тюрьме дураков нет.

Зоны, где власть находится в руках зеков, называют «черными», там начальник колонии часто даже не выходит за пределы административного здания. В Саратове зона «красная», и потому письма, жалобы и прочие подобные меры своей основной целью могут иметь перекрашивание и борьбу за влияние. А могут, конечно, иметь и реальные основания.

Выяснять подробности вслед за членами ОНК, которых вновь сопровождал помощник начальника по соблюдению прав человека регионального УФСИН Валентин Шевченко, в колонию приехали «синие мундиры» – прокурор по надзору за соблюдением законов в ИУ Саратовской области Михаил Бровкин и зампрокурора области Олег Световой, который подключился чуть позже.

Проверку начали с ШИЗО.

 

Пять метров плюс «ромашка»

В камерах ШИЗО тесно – пять квадратных метров на двоих из расчета положенных по закону 2,5 кв. м на человека. Члены ОНК обращают внимание на недостаток приватности в том, что касается оборудования туалетов, которые лишь с одной стороны огорожены коротенькой фанеркой. Начальник колонии обещает устранить недостаток в течение двух недель.

В изоляторе – сплошь восточный колорит: восточные имена и фамилии, суровые смуглые лица. Нарушения, за которые сюда попадают, на первый взгляд незначительные – не поздоровался с начальником, курил в неположенном месте и т.п. Начколонии говорит, что с «первоходами», не знающими тюремной дисциплины, проблем всегда больше, чем с теми, кто сидит не впервой.

Один из узников не желает носить на груди специальную бирку с номером. На вопрос о причинах говорит, что у него «вообще-то есть имя» и он «может представиться, если что…». Отказ от ношения бирки в колонии считается очень серьезным нарушением, но некоторые заключенные («бродяги») сознательно идут на него, зарабатывая себе авторитет среди «профессионалов». Позиция отрицания дисциплины и порядка для них – что-то вроде ступени карьерного роста, ради которого они согласны на любые лишения.

В ШИЗО все не так, как в обычном отряде, где человек может передвигаться, работать, дышать воздухом. В изоляторе он сутками сидит в клетке за исключением одного часа прогулки (срок содержания в ШИЗО – до 15 суток). Площадка для прогулок называется «ромашка» – небольшой круг с несколькими дорожками-«лепестками», по каждому из которых в режиме «туда-обратно» может гулять только один заключенный. На фоне таких прогулок жизнь в отряде выглядит насыщенной и полной радостных событий.

Именно отсюда, из камер ШИЗО и ПКТ, были написаны письма в Москву, именно здешние узники поцарапали себе вены.

Надо отметить, что среди «вскрывшихся» почти нет людей со славянскими фамилиями. Мусульманское влияние в колонии очень велико, имеет место большое число неофитов – русских, которых тут же, на месте, обращают в ислам. В этом обращении, как правило, очень мало религиозного, намаз и другие правила ислама в колонии, по оценкам руководства, соблюдают не больше двенадцати человек. Но сидя в одной камере с людьми с черными глазами и длинными густыми бородами, парни из Саратова и Энгельса и сами начинают выглядеть соответствующе. Некоторых от сокамерников уже не отличишь.

 

«Мы в тюрьме сидим, нам всегда мало...»

В ШИЗО и ПКТ тепло, но в ПКТ, где систематические нарушители дисциплины содержатся до полугода, условия лучше. Здесь больше места, больше света, больше предметов обихода и относительно нормальный закрытый туалет.

Один из «вскрывшихся» заключенный Турпал Кусуев подробно рассказывает о жизни в колонии и даже разрешает себя сфотографировать. По его словам, до недавнего времени батареи в камере были совсем холодные, теплые вещи не выдавали, так что и в холода приходилось мерзнуть в летней робе. Еда была плохая, а сотрудники «начали издеваться, оскорбляли честь и достоинство».

Создается впечатление, что говорит Турпал заученными общими фразами, но никакой конкретики не дает. На предложение хотя бы на ухо сообщить фамилии обидчиков говорит, что по фамилиям никого не знает. Это кажется странным, учитывая, что в ИК-23 он сидит уже восемь лет (насильственные действия сексуального характера в отношении несовершеннолетних), из них два провел в ПКТ за систематические нарушения дисциплины, и за это время мог бы выучить фамилии сотрудников наизусть.

Незнамов спрашивает у Кусуева, как же правозащитникам повлиять на ситуацию, если он не называет фамилий?

«Приезжайте сюда почаще, если есть такая возможность, хотя бы раз в полгода», – предлагает Кусуев, но тут же делает вид, что все это совершенно бесполезно: «Если начальник колонии не решает, то и вы ничего не сможете сделать».

Заключенные из соседней камеры жалобы Турпала поддерживают и говорят, что после их демарша с письмом «начальник колонии стал исправляться»: батареи потеплели, питание улучшилось, заключенным перестали грубить. Фраза про «исправляющегося начальника» из уст заключенного звучит и смешно, и дерзко. В ответ Незнамов слегка осаживает жалобщика и замечает, что «начальник колонии – не заключенный, чтоб исправляться», но к сути претензий относится серьезно и снова просит назвать фамилии грубивших сотрудников.

«Вы поймите, это в ваших интересах. Если вы боитесь последствий, то поверьте, у нас хватит полномочий вас защитить. А то получается ерунда: какие-то инопланетяне грубят, оскорбляют, унижают, а кто конкретно – неизвестно…» – председатель ОНК что есть силы пытается достучаться до заключенных, но в ответ лишь ухмылка и стандартное: «У нас все нормально, все устраивает».

В одной из камер на тумбочке – самоучитель английского. Ахмад жалуется, что из-за плохого освещения (в камере тускло горит всего одна лампочка) уже давно ничего не читает. Еще один обитатель ПКТ Назар Кравец на вопрос, чего ему не хватает, сакраментально отвечает: «Мы в тюрьме сидим, нам всегда мало».

 

Синдром отличника

В отряде со строгими условиями жизнь тоже протекает в клетках, только более просторных. Здесь есть отдельный туалет и даже душ (два раза в неделю), есть столовая и спальная зона, бокс с кипяченой водой, но все это – за решеткой, за пределы которой выходить нельзя. В таких условиях злостные нарушители дисциплины содержатся в течение девяти месяцев.

Но, в отличие от ШИЗО и ПКТ, в адрес администрации здесь не звучит ни одной жалобы. «Нечего сказать, одни благодарности», – дает общую оценку Умар.

Умар – чеченец и один из лидеров отрицательной направленности, как характеризуют его сотрудники. В его устах такая оценка сотрудников звучит неожиданно.

После особых условий жизнь в обычном отряде выглядит раем, здесь относительная свобода передвижения и своего рода бытовой комфорт.  

В 7-м отряде ищу прикроватную карточку Казиева. С нее на меня смотрит немолодой человек и это далеко не самое неприятное лицо. Казиев – 1960 года рождения, из назначенных ему судом двадцати лет он отсидел уже десять, до 23-й колонии отбывал в «четверке» в Пугачеве.

Он заходит в отряд, и я отмечаю, что в жизни он выглядит лучше, чем на фото, и как-то чересчур спокойно – тихий голос, ни одного резкого движения, легкая улыбка. Сотрудники говорят, что в колонии Казиев занимается спортом и ведет себя образцово-показательно – ни нарушений дисциплины, ни замечаний. Синдром «тюремного отличника» имеет свои причины: Казиев, вероятно, понимает – малейшее его нарушение не останется без внимания.

Спрашиваю Казиева об условиях содержания, но жалоб нет никаких. «Все хорошо, большое спасибо!» – отвечает он, словно всю жизнь только и делал, что учился хорошим манерам.

Подчеркнутая вежливость соучастника убийства оставляет тяжелое впечатление. Поговорки про тихий омут выглядят детскими байками на фоне этого спокойствия.

 

Анжела, Боря и Сергей

В столовой по тюремным меркам красота: чисто, просторно, на стенах картины. Снимаем пробу с гороховой каши, горохового супа, подливы из сала и рассольника – все съедобно. Возможно, к приезду комиссии в столовой успели подготовиться, но, по логике вещей, и в обычные дни с питанием проблем быть не должно – у колонии большое подсобное хозяйство.

Старший по участку Сергей (фамилию и статью он просил не называть, уверяет, что в Саратове его все знают, потому что у него было громкое дело) показывает: куры, овцы, гуси, свиньи, коровы – кого здесь только нет. Есть даже лошадь Анжела с недавно родившимся жеребенком. Почему Анжела? Заключенные скучают по женским именам, объясняет Сергей.

Скотник Александр Данчин охотно позирует на камеру с гордостью колонии – племенным быком Борей, Андрей Гончаров поит из ведра телят, а потом пытается поймать одного, чтобы сфотографироваться. Теленок неожиданно начинает лизать Андрею лицо, затем пытается из его объятий вырваться, Андрей хохочет и старается его удержать. К сожалению, из-за запотевшего в тепле коровника объектива блестящий тюремный кадр получается «смазанным».

«Мы тут к селфи не приучены! – пытается острить Сергей, а на обратном пути пускается в философию. – Для мужчины, сильного духом, заключение – это просто этап в жизни, с ним надо смириться, пережить, главное – не потерять себя».

Срок у Сергея – десять лет, и мне становится интересно, почему он стесняется говорить о своей статье. «Я стесняюсь?! Да я своей статьей горжусь!» – выдает неожиданно тот. Дальше идет стандартная история о невиновности и незаконном осуждении, в которую в данном конкретном случае почему-то совсем не верится. Подчеркнутая бравада и игра в «хорошесть» вместо хоть подобия раскаяния производит такое же гнетущее впечатление, как тихая вежливость Казиева. Невольно начинаешь представлять, чем может обернуться эта «хорошесть» при иных обстоятельствах.

 

Привет из Кущевки

На личный прием поговорить с нами приходит один из членов печально известной на всю страну банды Цапка. И снова «разрыв шаблона» – сидящий перед нами полноватый розовощекий блондин с голубыми глазами на кровавого исполнителя целой серии жутких преступлений совсем не похож.

Алексей Гуров сел в 24 года, сейчас ему 32. В 23-й ИК он недавно, до этого отбывал наказание в Краснодаре. Вместе с ним по убийствам в Кущевке проходило 12 обвиняемых, в том числе его брат (сидит в Брянске). Гурову дали 17 лет, из них девять месяцев он провел в СИЗО. Утверждает, что эти месяцы ему в срок не зачли, и просит членов ОНК и присутствующих на приеме прокуроров вернуть ему эти вожделенные месяцы, которые, с его точки зрения, он должен провести на свободе.

Олег Световой в такую странную ошибку не верит, не может быть, чтоб не зачли, говорит он. Но Гуров настаивает: брату зачли, ему – нет. Владимир Незнамов обещает помочь, опрятный вид заключенного производит благоприятное впечатление.

По ходу дела Гуров рассказывает, что видел, как покончил с собой Сергей Цапок (сидел с ним в одном СИЗО и чуть ли не в одной камере) – повесился, прямо сидя на кровати, привязав простыню к железным перилам. На обескураженный вопрос, а разве так можно, отвечает: можно еще как... И заодно сообщает, что в Кущевке «на самом деле все было, конечно же, не так страшно, как это потом раздули, просто там делили землю». В тюрьме так всегда – никто ни в чем не виноват.

После убийцы из Кущевки заключенные потянулись на прием вереницей. У мужчины, сидящего за торговлю людьми (его версия – «конечно же, этого не было»), просьба схожая: два года отсидел на Украине, затем его «выкрали», отвезли в Москву и посадили уже в России, а два «украинских года» не учли. Просит учесть. Но как это сделать, непонятно, Украина – другое государство.

Два молодых парня сидят за наркотики – распространение и сбыт, при этом сами не употребляли. Одному 21 год, другому 22. Обоим скоро на свободу, оба хотят учиться, думают о работе. Первый – инженер-программист, учился в политехе, второй – в ветеринарной академии в Казани. У третьего тоже «наркотики», до срока работал слесарем на атомной станции в Балакове, просит помочь с УДО.

И Световой, и Незнамов всех записывают, обещают помочь. Все просители в колонии на хорошем счету, с жалобами на администрацию на личный прием не идет никто. По УДО, говорит Световой, в Саратовской области в последнее время произошел перелом – суды стали гораздо охотнее идти навстречу заключенным и чаще удовлетворяют иски. А если отказ немотивированный, вышестоящий суд решение отменяет. Парням советуют подавать документы.

 

Вместо эпилога

Поездка оставляет двоякое впечатление. Пять человек со всей зоны жалуются на плохое питание, холод и оскорбления, «царапают» вены и пишут письма в Москву, обходя стороной местную ОНК, устраивают «движуху», ставят на уши правозащитников, а когда те к ним приезжают за 82 километра, меняют пластинку и говорят, что их «все устраивает». Не покидает ощущение, что для них приезд ОНК – игра, которую они затеяли, а сами общественники в этой игре лишь пешки. Вставшие на позицию отрицания, вполне возможно, только притворяются, что просят помощи, на самом деле их девиз – «не верь, не бойся, не проси».

Заключенные, пришедшие на личный прием, напротив, настроены на конструктив и не считают зазорным просить помощи.

Жаль, что, как всегда, имена «инопланетян» остались неназванными. Жалобщики, не побоявшиеся «вскрыть» себе вены, так и не набрались смелости «вскрыть» фамилии своих обидчиков из числа сотрудников колонии. А может, никаких «инопланетян» и нет, и мы имеем дело с обычной демонстрацией?