Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

Сегодня, братия и сестры, во второе воскресенье Святой Четыредесятицы, Святая Церковь, по установившемуся обычаю, совершает память великого угодника Божия, святителя Григория Паламы, архиепископа Фессалоникийского . Будущий святитель родился в самом конце XIII века в знатной греческой семье. После ранней смерти отца, видного сановника, он жил и воспитывался при дворе византийского императора. Григорий обладал замечательными способностями и прилежанием в изучении наук, уже в юном возрасте он сам там же, при дворе, читал лекции по философии Аристотеля. Казалось, ему было уготовано блестящее будущее. Однако в двадцатилетнем возрасте он принял решение оставить мир и посвятить себя служению Богу. Поступить таким же образом убедил он и всех членов своей семьи. Мать и сестра его вступили в одну из женских обителей, а сам он вместе с братьями удалился на Святую Гору Афон. Там, благодаря своей ревности и пламенному устремлению к Богу, Григорий вскоре показал себя замечательным подвижником и по прошествии не очень долгого времени сам сделался способным по опыту и искусству своему руководить других на пути не только ко спасению, но и к высшему совершенству. Впоследствии, по Промыслу и воле Божией, он был возведен на кафедру Фессалоник, дабы святить всем светом своего богодухновенного учения и разума. XIV век вошел в историю Церкви под знаком так называемых исихастских споров, в которых святому Григорию, волей Божией, и суждено было сыграть решающую роль. В то время столкнулись два направления в богословии — святоотеческое, основывающееся на непосредственном опыте подвижнической христианской жизни, опыте богообщения. Другое — рационалистическое, западническое, по сути своей опыт этот отвергающее. Одним из главных представителей и выразителей его стал некто Варлаам Калабриец, грек по национальности, бывший, однако, богословом западной выучки. Побывав на Афоне, Варлаам был неприятно поражен, когда познакомился с жизнью святогорских безмолвников-исихастов, совершенно отрешившихся от мира и все время свое проводивших в молитве. Но еще большее неприятие вызвали у него слова подвижников о том, что некоторые из них сподобляются созерцать свет Божества. И вот Варлаам сделался непримиримым врагом греческого монашества, доказывая, что подвижничество исихастов есть путь, ведущий к гибели. Он написал сочинение, где утверждал, что тот Божественный свет, о котором говорили афонские иноки, свет, воссиявший на Фаворе во время Преображения Господня, есть свет вещественный и тленный. И по существу своему спор, который разгорелся между партией варлаамистов и паламитов, а точнее, вопрос, поставленный в нем, оказался в глубине своей самым существенным для всего Православия. Он заключался в следующем: "Возможно ли подлинное богообщение и соединение человека с Богом, или же человек так и остается в этом мире узником, заключенным в темнице своего тела, по сути. чуждым, по-прежнему удаленным от Бога?" Варлаам утверждал, что Бог совершенно непостижим, недоступен для человека. Григорий же давал на этот вопрос ответ принципиально иной. "Да, в сущности Своей,— учил он,— Бог действительно непостижим. Но Он постигается через Его нетварные Божественные энергии, через Его благодать, в которой Сам сообщает Себя всецело и к которой потому приложимо именование Божества. И потому человек может соединиться с Богом, причащаясь Его энергии, Его благодати. И тот свет, который видели апостолы на Фаворе, есть не что-то тварное, но вечный свет Божества, Его откровение миру". И это учение, выраженное святителем Григорием, восторжествовало, будучи утверждено целым рядом поместных Константинопольских соборов. Оно не было чем-то новым по своей сути. Святитель лишь сформулировал и изложил опыт отцов Церкви. И ему по этой причине принадлежит величайшая заслуга, ибо он доказал, что Православие действительно есть религия живого богообщения, что Бог открывает Себя миру и человеку и посредством Его благодати человек подлинно может приобщаться Ему и соединяться с Ним. Однако, братия и сестры, если говорить об этой истине, так сказать, с практической точки зрения, то что же именно вводит человека в это общение и соединяет с Богом? Конечно, вообще это жизнь, посвященная богоугождению, стяжанию христианских добродетелей. Но, прежде всего, это царица добродетелей, то есть молитва, великим учителем которой и был святитель Григорий. Ее значение в деле спасения человека столь велико, что преподобный Исаак Сирин пишет даже, что приблизиться к Богу, соединиться с Ним иначе, как непрестанной молитвой, невозможно . Можно было бы сказать на это, что постоянная молитва есть делание, доступное лишь для безмолвников, проводящих уединенную жизнь. Однако нет, по своей сути такая молитва как обращенность человеческой души к Богу, есть в общем-то долг всех, кого призывает Господь в Свою Церковь и кто откликнулся на этот призыв. И из истории, и из самой жизни можно видеть, что людям, истинно ищущим Бога, ничто не мешало достичь этой молитвы. Так, например, из жизни отца самого святителя Григория история сохранила такой эпизод. Однажды на заседании императорского Совета, членом которого он был, к нему хотели обратиться с каким-то вопросом. Но император увидел, что его вельможа погружен в умную молитву, и он, по благоговению своему, сказал: "Не трогайте его, он молится". То есть ни сан, ни обязанности не мешали этому человеку вести в своем сердце беседу с Богом. Вот другой пример, уже почти из нашего времени. У Сергея Фуделя записан рассказ женщины, которая как-то отправилась на базар, чтобы продать что-то со своего огорода. Она сидела посреди шумного базара и повторяла про себя Иисусову молитву, тайно, разумеется, ото всех. В это время к ней подошел старик-нищий. Неожиданно он сказал "Ты бы попроще, говори только: "Господи, помилуй!", так тебе легче будет". Монахиня, рассказавшая этот случай Фуделю, в заключение добавила: "Вот какие у нас бывали и торговки, и нищие". И, наверное, не только бывали, но есть и поныне. Но как бы там ни было, а непрестанная молитва, как постоянное общение с Богом, есть дело и простое, естественное для человека, и в то же время крайне сложное и труднодостижимое. Простое и естественное — потому, что для этого-то общения человек и сотворен Богом. А сложное и труднодостижимое — в силу того, что человек, раз отпав от Бога, возлюбил суету этого мира и ей отдал свое сердце. И для того, чтобы извлечь сердце из плена суеты, требуется от человека упорный труд, потому и становится молитва наукой. Как научиться ей? Конечно, образ и обучение, и сама молитва у отшельников и у нас, живущих в гуще мира, будут разниться. Но главное — остается неизменным. Молитва, пишет святитель Феофан Затворник, не должна быть для человека каким-то поделием, но делом, и притом самым важнейшим . Кроме того, чтобы молиться Богу, о Нем необходимо, прежде всего, помнить. А в жизни человек о Боге часто забывает, потому и грешит, предаваясь неразумию. Поэтому необходимо вспоминать о Боге, о том, что Он видит, слышит нас, что вся наша жизнь, самая мимолетная мысль, самое незаметное движение сердца — все это явно перед Его очами. Эту истину необходимо регулярно восставлять в своем сознании, доводить ее до сердца, до живого ощущения ее. Необходимо вспоминать также, что мы всегда предстоим перед Богом, от Которого Одного зависит наша временная и вечная участь, Который вскоре будет судить и нас, и весь мир. А между тем мы, по своим грехам, достойны на этом Суде всякого наказания. И уже одна эта мысль будет заставлять нас искренно, от сердца молить Бога о помиловании. Известный подвижник XX столетия игумен Никон (Воробьев) советовал в письме кому-то из своих чад хотя бы однажды каждый час обращаться к Богу и Божией Матери с молитвой от всего сердца о своем спасении. И это — первая, можно сказать, ступень в обучении человека памяти Божией. Вообще же, если мы только захотим, то школой молитвы станут для нас и этот мир со всей его суетой, и все обстоятельства жизни, как радостные, так и скорбные, и даже самые наши немощи и падения. Что удаляет нас от Бога, заставляет забывать о Нем? Это всевозможные дела, заботы, события, часто непростые, рождающие недоумения и беспокойства. Но ведь то же самое может и приблизить к Богу, если мы увидим во всем этом поводы для того, чтобы обращаться к Нему. Простая, но непреложная истина: без Бога человек не может сделать ничего по-настоящему доброго. Без Мене не можете творити ничесоже (Ин. 15, 5),— говорит Господь. И христианин должен в это твердо верить. А если верить, то и не пытаться в своей жизни что бы то ни было делать без Бога. И какой тогда откроется путь к обучению молитве! Как только какое дело, пусть и малейшее, надобно будет нам совершить, попросим в нем помощи у Господа. Чуть только взволнуется наше сердце, обеспокоится чем-то, от чего-то заскорбит, воззовем к Богу, у Него станем искать успокоения и утешения. Случится ли что с нами, с чем трудно примириться душе, опять-таки обратимся к Господу, в Его волю предавая все обстоятельства своей жизни и даже самую жизнь. И если так будем мы поступать, недостатка в поводах для обращения к Богу у нас не будет, и жизнь тогда окажется буквально пронизанной, скрепленной молитвой. И не должно смущаться тем, что поводы эти малы, незначительны, как бы "недостойны" Бога. Нет, Господь — наш Небесный Отец, безмерно любящий Своих неразумных и немощных чад. И потому никогда не презирает наших малейших нужд и скорбей. Главное — не быть нерадивым. Учат человека молиться и те соблазны, с которыми сталкивается он в своей жизни. В Патерике рассказывается, как один инок спросил другого: "Кто научил тебя молиться?" — "Демоны",— отвечал тот. "Как это может быть?!" — поразился вопрошавший.— "Они непрестанно искушали меня, и я вынужден был непрестанно молиться",— отвечал спрошенный . Так же и мы, чувствуя свою немощь перед напором искушений, собственных страстей и бесплотных врагов, всегда должны прибегать под кров молитвы, ища помощи и заступления у Господа. И тогда, опять-таки, недостатка в поводах, чтобы обратиться к Богу, у нас не будет. Так же и в деле исправления своей души, деле стяжания добродетелей. Добродетель — это ведь не только плод человеческих трудов. Труды необходимы, но венчает их Господь, и потому добродетель — дар Божий. И оттого о ней тоже нужно просить Бога, просить в простоте сердца и с верой, как ребенок просит у Отца: "Господи, дай мне смирение, дай кротость, дай преданность воле Твоей. Ничего этого я не имею, но Ты все можешь мне даровать". И если случится в чем-то оступиться и пасть, если совесть в чем-то будет укорять нас, то также искренно и от души надо просить у Господа прощения. А если пошлет Господь какую радость, то всем сердцем благодарить Его за нее. И, конечно, великим подспорьем в деле обучения молитве является навыкновение какой-либо молитве краткой, постоянно повторяемой, по возможности, со вниманием и чувством. И первое место среди них принадлежит молитве Иисусовой. Научиться молитве трудно бывает еще и потому, что враг, главная цель которого отлучить нас от Бога, препятствует нам стяжать молитву, с Богом соединенную. Препятствует, как говорят отцы, всеми способами. И прежде всего тем, что наводит на нас разленение, нечувствие, ожесточает наше сердце. И потому необходимо постоянное понуждение себя к молитве, постоянное "насилие" над собой. И главное — не надо верить предательским мыслям, от врага же всеваемым, что молиться бесполезно, что непрестанной молитвы нам не стяжать и что высоких степеней мы не достигнем. И потому, дескать, не надо утруждать себя понапрасну. Нет, Господь видит и знает любящих Его, и по мере любви и искания их уготовляет им воздаяние. Преподобный старец Анатолий Оптинский , именуемый Старшим, был замечательным делателем молитвы Иисусовой, достигшим в ней великих высот. А навыкал он ей по большей части среди хлопотных монастырских послушаний. И за его любовь к этой молитве была дарована старцу такая благодать, что однажды святой Иоанн Кронштадтский, когда преподобный сослужил ему, видел соприсутствующего отцу Анатолию Ангела. И всех своих многочисленных духовных чад, монахинь Шамординской обители, отец Анатолий всеми силами убеждал учиться молитве, навыкать ей. Он даже награждал их конфетами, лишь бы они не нерадели о молитве. Когда старец скончался, то один из братий, желая знать, с чем отошел тот к Богу, заглянул в Псалтирь, по которой отец Анатолий молился. И словами, на которых она оказалась раскрыта, были: Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое… (Пс. 56, 9). Братия и сестры! Возможно, мы не увидим в своей жизни того неизреченного света, который созерцал Григорий Палама и другие великие молитвенники. Но, помня о Боге, взирая к Нему душевными очами, будем по возможности непрестанно взывать, обращаться к Нему, чтобы и наше сердце постепенно превратилось в храм, в котором совершалось бы тихое, покойное и смиренное служение Господу. Тогда и мы, когда позовет нас Господь от земли к вечности, не с ужасом и страхом, но с радостью сможем откликнуться на этот призыв теми же псаломскими словами: Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое… Аминь.

ЖЖ игумена Нектария